А. В. Лисаченко,
кандидат юридических наук,
доцент кафедры гражданского права Уральского государственного юридического университета

"Журнал Суда по интеллектуальным правам", № 4 (34), декабрь 2021 г., с. 28-33

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-29-15016.

Аксиология как учение о ценностях, в том числе правовая аксиология, оперирует внушительным количеством всевозможных благ, к которым применимо определение «ценность». «Среди современных ценностей, оказывающих влияние на право, можно выделить: моральные, нравственные, этические, экономические, политические, мировоззренческие и праксиологические ценности», - пишет П.П. Ланг [4].

В юридической литературе и в законодательстве повсеместно встречается упоминание ценностей всякого рода: конституционных, семейных, общечеловеческих, эстетических и т.п. Художественная ценность используется как критерий, характеризующий достоинства объектов авторских и смежных прав. Культурным ценностям посвящены сразу два действующих закона1 (что характерно, ценности в материально-финансовом смысле удостоены упоминания в названии всего лишь одного закона2), при этом дано и определение культурных ценностей, и, что немаловажно, установлен порядок отнесения предметов к культурным ценностям, оценки их состояния и подлинности. Сделано это из прагматичных соображений: например, таможенникам необходим инструментарий для определения, относится ли вывозимый предмет к культурным ценностям или нет. В Гражданском кодексе РФ (далее - ГК РФ) культурные ценности также упоминаются многократно, причём не только применительно к такой правовой экзотике как клад - в ст. 233 ГК РФ, но и в п. 5 ст. 1 ГК РФ, посвящённом общим началам гражданского законодательства. Существенный момент: согласно ГК РФ, культурные ценности настолько значимы, что необходимость их охраны может служить основанием для отступления от одного из основных начал гражданского законодательства (запрета на введение ограничений перемещения товаров и услуг по территории Российской Федерации) – таким образом, в качестве охраняемых объектов они ставятся в один ряд с безопасностью, жизнью и здоровьем людей, природой. Бесхозяйственное содержание культурных ценностей может даже явиться основанием для принудительного прекращения права собственности (ст. 240 ГК РФ). Мы, таким образом, видим интереснейший юридический приём и потенциально полезную для наших целей модель создания специального правового режима для особой категории объектов без выделения этих объектов в отдельный класс.

Что касается научных ценностей, упоминание о них (либо прямое, либо в виде характеристики каких-либо объектов, представляющих научную ценность) можно встретить в большом количестве российских нормативных актов, посвящённых самым разным вопросам: таможенному контролю, государственной безопасности, борьбе с терроризмом, использованию морских ресурсов и континентального шельфа, режиму исключительной экономической зоны и особо охраняемых природных территорий – и так далее, от библиотечного дела до внешней разведки. Вместе с тем, ни определения научных ценностей (или научной ценности как признака какого-либо объекта), ни зачатков единой концепции, необходимой для понимания их сущности, в законодательстве не содержится. Федеральный закон от 23 августа 1996 г. № 127-ФЗ «О науке и государственной научно-технической политике» упоминает о ценных бумагах и их вложении, но отнюдь не о научных ценностях.

Выявить соотношение понятия «научные ценности» со смежными понятиями снова затруднительно. Так, в частности, неясно соотношение научных ценностей с культурными. В большинстве случаев они разделены примерно так: «Усиление охраны … объектов, имеющих особую материальную, историческую, научную, художественную или культурную ценность»3 или «хищение предметов или документов, имеющих особую историческую, научную, художественную или культурную ценность»4, то есть они рассматриваются как нечто отличное друг от друга, не совпадающее, хотя и однопорядковое. Целый ряд законов (в основном относящихся к силовому блоку - Федеральный закон от 10 января 1996 г. № 5-ФЗ «О внешней разведке», Федеральный закон от 03 апреля 1995 г. № 40-ФЗ «О федеральной службе безопасности», Федеральный закон от 27 мая 1996 г. № 57-ФЗ «О государственной охране» и др.) оперирует понятием «документы, представляющие историческую и научную ценность» без упоминания ценностей культурных. О совпадении научных ценностей с культурными здесь речи не идёт.

Вместе с тем немногочисленные, но особо значимые в силу своего специализированного характера нормативные акты (в частности, Закон РФ от 15 апреля 1993 г. № 4804-1 «О вывозе и ввозе культурных ценностей» и действующий до настоящего времени Закон РСФСР от 15 декабря 1978 г. «Об охране и использовании памятников истории и культуры») рассматривают научные ценности как разновидность культурных. Так, упоминание научных ценностей как входящих в состав культурных содержит легальная дефиниция культурных ценностей в ст. 5 Закона РФ «О вывозе и ввозе культурных ценностей»: «Культурные ценности - движимые предметы материального мира независимо от времени их создания, имеющие историческое, художественное, научное или культурное значение». Подобный приём применён в Законе РСФСР «Об охране и использовании памятников истории и культуры»: «Представляющие значительную историческую, научную, художественную или иную культурную ценность» (ст. 20), и тот же общий подход прослеживается в ст. 3 Федерального закона от 25 июня 2002 г. № 73-ФЗ «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации», где к объектам культурного наследия относят объекты, «представляющие собой ценность с точки зрения истории, археологии, архитектуры, градостроительства, искусства, науки и техники, эстетики, этнологии или антропологии, социальной культуры». Культура в данном контексте предстаёт родовым понятием, наука – видовым, а научные ценности – разновидностью культурных ценностей.

Однако здесь стоит обратить внимание на то, что ценностями, с точки зрения законодателя, признаются материальные объекты. Содержание книги, научная идея, эстетическая составляющая произведения искусства, вероятно, представляются настолько эфемерными материями, не поддающимися правовому воздействию, что их к ценностям (как научным, так и культурным) решили вообще не относить. Наука или культура тут, в действительности, вторична: она лишь порождает материальные объекты, провозглашаемые научными или культурными ценностями. Так, проанализировав уже упомянутую ст. 3 Федерального закона от 25 июня 2002 г. № 73-ФЗ «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации», можно увидеть, что те же достижения науки трансформируются в некую ценность лишь через воплощение в материальном виде, причём, как правило, в историческом контексте: так, радиоаппарат Попова – безусловная культурная и научная ценность, а теория электромагнитных волн или теорема Котельникова, без которой мы не имели бы современных систем связи – нет. Но в этом отношении нормы Уголовного кодекса РФ (ст. 164), отделяющие «особую историческую, научную, художественную или культурную ценность» объекта материального мира от самого этого объекта, куда более глубоки аксиологически, чем специализированные нормы о культурных ценностях, ставящие знак равенства между понятиями «ценности» и «движимые предметы материального мира».

Отсюда следует два вывода.

Во-первых, на сегодня в России понятие «научные ценности» однозначно не определено. Понятием «культурные ценности» оно не охватывается: некоторые научные ценности могут быть культурными, равно как и наоборот, но полного подчинения одного понятия другому нет. В ряде случаев научные ценности упоминаются как нечто самостоятельное, не соотносимое с культурными.

Во-вторых, тот факт, что основная ценность научных достижений заключается отнюдь не в конкретных предметах, в которых эти достижения нашли своё материальное воплощение, к сожалению, совершенно не очевиден для права.

Как неоднократно отмечали отечественные исследователи [cм., в частности: 2, 5], налицо парадокс: достижения науки, которые обеспечивают и технический, и социальный прогресс, зачастую полностью меняя нашу жизнь, представляют несомненную ценность для всех: для общества, экономики, человечества в целом – но совершенно игнорируются правом, впрочем как и ценностная категория. В чём причина этого и насколько подобное положение вещей правильно в современном мире?

В какой-то мере корни сложившейся ситуации уходят в традицию: чёткая дихотомия на «промышленную собственность» и «литературные и художественные произведения», прослеживаемая в праве как минимум со времени подписания соответствующих конвенций в 1883 и 1886 гг., крайне затрудняет идентификацию в качестве объектов права каких-либо достижений человеческого разума, не вписывающихся ни в одну, ни в другую категорию. При обосновании отказа в предоставлении правовой охраны научным достижениям принято использовать также довод о невозможности существования права на них, поскольку учёные якобы не создают каких-то новых ценностей, но лишь открывают объективно существующие законы природы. На первый взгляд, довод вполне разумный: действительно, не патентовать же было Ньютону закон всемирного тяготения. Мысль о недопустимости монополизации законов природы – абсолютно здравая. Но между тем всякое ли научное достижение, не укладывающееся (возможно, даже не по природе своей, а по формальным признакам) в формат объекта промышленной собственности, должно автоматически зачисляться в разряд неохраняемых (или, максимум, охраняемых авторским правом как текст) объектов? И действительно ли учёные одержимы своим делом настолько, чтобы заниматься им без шансов на получение какого-то результата, которым они могли бы обладать и который могли бы назвать своим?

Здесь мы неизбежно возвращаемся к мысли более широкой, нежели тема статьи: об идее, порождённой человеком, как о единственном по-настоящему ценном объекте интеллектуальных прав – объекте универсальном, стоящем над условным, утилитарным делением на объекты права авторского, патентного и так далее. Так, композитор Равель в своём гениальном «Болеро» ценил только идею, реализацию же её считал несложной даже для студента консерватории. Но мог бы Равель претендовать на славу и доходы от использования произведения, если бы его идея была воплощена в музыке не им самим? Должна ли деятельность, порождающая идеи, вознаграждаться?

С научными достижениями сейчас происходит именно так – хотя создатели (или даже лица, организовавшие создание) куда менее значимых объектов, наподобие большинства объектов смежных прав, признаются достойными поощрения и вознаграждения. Но чем, скажем, публикатор, не создавший ничего нового, а всего лишь нашедший и обнародовавший чужую рукопись, превосходит учёного, открывшего и обнародовавшего какую-либо физическую, математическую, социальную, лингвистическую (и так далее) закономерность?

Между тем и учёным, и заказчикам исследований также необходимы более серьёзные стимулы для работы, чем призрачный шанс на получение Нобелевской премии. Но если для частного или, тем более, для публично-правового заказчика стимулом может быть возможность прикладного использования результатов исследований (если результат вообще допускает такое использование), то способы побудить к работе авторов научных достижений не столь очевидны и могут существенно варьироваться.

Для развитых стран характерно в первую очередь денежное стимулирование: в европейском обществе период научного романтизма окончился с эпохой Жюля Верна, а в американском никакой романтики не было изначально, лишь та самая протестантская этика и дух капитализма, о которых писал Макс Вебер [3] - и обусловленное этой этикой стремление к закреплению за собой максимально возможного объёма прав на максимально возможный круг объектов, пригодных или потенциально пригодных для монетизации. В западной этической системе мерило научного успеха – деньги, и эталонной является схема «он занялся наукой, сделал открытие и стал очень богатым». В российском обществе традиционно отношение к науке было иным – как к занятию преимущественно богатых людей (читай – барским причудам), где сама научная деятельность уже является целью, а успешность результата не ставится в зависимость от приносимого им дохода. «Он был очень богат, занялся наукой и сделал открытие» - отечественная эталонная модель на протяжении столетий, начавшая было постепенно замещаться западной на рубеже XIX и XX вв., но так до конца и не изжитая. В советский период, когда научная деятельность позиционировалась как служение стране и народу, а занятие наукой перестало быть прерогативой имущих классов, система ценностей и способ вознаграждения видоизменились. «Он занялся наукой, сделал открытие, стал Героем Социалистического Труда и получил Государственную премию» - эталонная модель времён СССР. Не случайно именно в советском законодательстве существовало право на открытие в качестве объекта интеллектуальных прав, с выдачей авторам дипломов и выплатой вознаграждения: общественное признание использовалось как стимул ничуть не менее значимый, чем материальное стимулирование.

Стоит отметить интересную деталь: в 1952 г. в США при пересмотре патентного законодательства заменили в определении объекта патентования слово «art» на «process». (The Patent Act 1793 г. в редакции Томаса Джефферсона: «Any new and useful art, machine, manufacture, or composition of matter, or any new or useful improvement...»; в редакции 1952 г.: «Any new and useful process, machine, manufacture, or composition of matter, or any new or useful improvement...») Надо полагать, слово «art» здесь должно переводиться не как «искусство», но как «творчество» или даже скорее «мастерство» - но и в этом случае его замена на «process» (процесс, процедура, технология) весьма показательна: явственно прослеживается переход от отношения к результатам технического творчества как к чему-то штучному, почти искусству - к механизации, постановке на поток. Брешь между искусством и промышленностью, авторским и патентным регулированием, становится всё шире – и наука с её результатами, традиционно балансировавшими где-то посередине, в эту брешь проваливается. Помочь науке найти своё место как раз и была призвана советская система.

Логично, что человеческая деятельность, если это не просто игра, призвана приносить некие ценные, полезные результаты. В противном случае такая деятельность не имеет смысла. В любой общественной системе оценивается соотношение затрат на науку и результатов: что это даст и для чего в это вкладывать всё большие и большие суммы? При этом материальные мерила применительно к науке неизбежно дают сбой и оказываются малопригодными (почему, в частности, так нелепы сегодняшние показатели эффективности для вузов и научно-исследовательских организаций). Какие ценности производит археолог? Филолог? Историк? Физик-теоретик?

Ответ очевиден: научные знания и идеи в разном их воплощении, нематериальные, далеко не всегда поддающиеся монетизации или даже использованию на благо страны и народа - но нет смысла отрицать существование и, в большинстве случае полезность, пусть даже потенциальную или отложенную, таких объектов.

Соответственно, напрашивается логичное и простое решение: научные результаты должны быть выделены в отдельную категорию объектов со своим правовым режимом. Попытка сделать нечто подобное была предпринята в СССР (правда, с серьёзным ограничением круга охраняемых научных достижений5), однако при этом был сделан смелый шаг, обусловивший невозможность сохранения созданного правового режима открытия в постсоветское время. В СССР поставили научные открытия в один ряд с объектами авторского и патентного права, умножив таким образом число общепринятых сущностей. Всеобщая практика была построена на иных принципах, и советское дополнение системы не было принято мировым сообществом. Женевский договор о международной регистрации научных открытий 1978 г. (так и не вступивший в силу), если не считать Марокко и Камеруна, подписали лишь Советский Союз и его ближайшие соратники по социалистическому лагерю. С распадом СССР исчез особый правовой режим открытия – и нет оснований полагать, что сегодняшняя Россия может коренным образом изменить ситуацию, даже если задастся целью восстановить этот правовой режим по советскому образцу. Такая модель просто не будет признана в мире, тем более что у ведущих в научном отношении государств, а особенно у США с их специфическим подходом к определению патентоспособности объектов, есть очевидный интерес в сохранении существующей ситуации.

Возможен, однако, иной путь, позволяющий сформировать нужный правовой режим достижений науки без выделения их в отдельную категорию объектов интеллектуальных прав. Подходящая к случаю методика, как мы помним, уже опробована на культурных ценностях: достаточно присвоить существующему объекту новый атрибут, и этот объект, не переставая быть, например, книгой, принадлежащей кому-либо на праве собственности, становится также культурной ценностью со всей вытекающей из этого спецификой правового режима. Для науки, соответственно, может быть выходом легитимация существования такой надинституциональной (а скорее, даже надотраслевой) категории, как научные ценности. Научной ценностью может быть и текст, и прототип изделия, и технология, и открытие – удобство данного подхода в том, что это надстройка на имеющуюся систему, а не изменение её. Научное достижение или его воплощение не изменяет своей сущности, но приобретает дополнительный атрибут – признаётся научной ценностью, причём таковым может быть как объект, охраняемый авторским или патентным правом, так и не охраняемый, и как материальный, так и нематериальный.

Что касается правовых последствий подобного атрибутирования, то они могут быть различными и зависеть от сферы применения. Да, открытие фундаментального закона природы или даже просто определение кодирующей последовательности генов в естественном геноме не может и не должно давать учёному исключительного права на такие объекты – это признано сегодня даже в США [ретроспективный обзор соответствующих дел см. 1] с их пресловутым патентным либерализмом и растиражированным в литературе «всё под солнцем, что создано человеком» (include anything under the sun that is made by man)6 как возможным объектом патентования. Но почему бы не дать авторам научных достижений хотя бы личные неимущественные права? Если сейчас научное открытие не приносит учёному ничего, то правовой режим научной ценности как минимум обеспечит ему право называться автором, а может быть, и имущественные права наподобие права на вознаграждение за создание и (или) использование соответствующего результата научной деятельности. Как вариант, возможно применение правовой конструкции, сходной с существующей сегодня «музейной оговоркой»7, когда формально неимущественное право успешно монетизируется музеями, или, наоборот, с открытой лицензией – здесь есть простор для идей и предложений. Государству же определение понятия «научная ценность» даст возможность, при необходимости, регулировать оборот научных ценностей, как сейчас регулируется оборот культурных.

Разумеется, вопросы о возможном объёме прав в отношении научных ценностей, особенностях их правового режима, потенциальных правообладателях и т.д. потребуют тщательной проработки, и в рамках небольшой статьи предложить все необходимые решения не получится – однако можно надеяться, что эта статья, выражающая общую идею, послужит как минимум приглашением к дискуссии по столь наболевшему и сложному вопросу, как правовой режим научных достижений в современном мире, а может быть, и отправной точкой для выработки таких решений.